Дате сидела на ступенях подиума, ведущего к невысокой сцене. Тонкая рука пробежалась по клавишам аккордеона:
– So woll’n wir uns da wieder seh’n
Bei der Laterne wollen wir steh’n
Wie einst Lili Marleen.
Она уронила изящную голову на инструмент, роза упала на пыльные доски:
– Ты пришел ко мне с цветком… – тихо сказала Дате, – хотя на дворе был конец апреля. Все вокруг лежало в развалинах, город пылал, британские бомбардировщики наполняли небо грохотом моторов… – отложив аккордеон, она поднялась. Роза оказалась в узкой, детской ладони:
– Мы ждали гибели… – она остановилась на последней ступени, – мы не ждали цветов… – бархатные кулисы не колыхались. Аарон Майер, стараясь даже дышать, как можно тише, вглядывался в зал:
– Леннон боялся обструкции, но пора все в порядке… – юноша суеверно скрестил пальцы, – впрочем, пришла почти одна молодежь… – он узнал герра Краузе, сидевшего за центральным столиком, в компании длинноносого очкарика. Аарону показалось знакомым лицо второго мужчины:
– Он старше Краузе, ему лет сорок пять. Напоминает дядю Эмиля, но что здесь делать дяде Эмилю…
Неизвестный носил такие, как у Аарона, американские джинсы и твидовый пиджак с заплатами на локтях. Он курил короткую трубку:
– На немца он не похож… – Аарон следил за Ханой, – кажется, он американец. По Краузе видно, что он здешний. Немец и в кабаре после шампанского остается немцем… – молодежь пришла в джинсах, девчонки явились в коротких юбках, но Краузе носил хороший костюм и даже галстук. Еще на квартире Аарон заметил, как немец смотрит на Хану:
– На нее все так смотрят, даже в парижском метро в шесть утра. Стоит ей зайти в вагон, как все мужские головы поворачиваются в одну сторону… – Хана устало пожимала плечами:
– Я привыкла, они видели меня на афишах… – Аарон не знал, встречается ли с кем-то кузина:
– Тикве она тоже ничего не говорила. Я уверен, что даже Джо ничего знает. В этом их японская кровь, они оба скрытные… – он понял, что где-то видел незнакомца в очках:
– Оставь, сейчас не до этого, – напомнил себе Аарон, – пока все идет, как надо, она начинает работать с аудиторией… – зрители аплодировали военным песням, зачарованно слушали Хану, превращавшуюся в гамбургскую проститутку, в жену, ждущую мужа с фронта, в маленькую девочку, боящуюся британских налетов.
На сцене валялись пожелтевшие открытки и конверты двадцатилетней давности, фибровый чемодан с подержанным женским бельем, потрепанная кукла. На прошлой неделе, готовя реквизит, Аарон и Хана навещали лавки старьевщиков в Сан-Паули:
– Роза у нее с Булленхузер Дамм, из школы, где убили детей… – за центральные столики, за ряды стульев с молодежью, Аарон не беспокоился. Его волновала задняя часть зала, тонущая в тьме:
– Я не видел, кто там сидит, они пришли через несколько минут после начала спектакля… – раскачиваясь на шпильках, Дате растерянно огляделась:
– Ты принес мне розу… – девушка подошла к герру Краузе. Немец попытался приподняться:
– Я спросила, откуда весной появился цветок… – положив руки на плечи Краузе, удерживая его на стуле, Хана легким движением, оказалась у него на коленях. Аарон незаметно повел головой. Осветитель, ловкий парень, все понял. Прожектор выхватил из черного колодца зала побледневшее лицо герра Краузе. Дате нежно водила цветком по его щеке:
– Ты сказал, что в школе, на Булленхузер Дамм… – Аарону почудилось движение в задних рядах, – неожиданно расцвели розы. Среди груд кирпича, пожаров, развалин города, появились цветы… – одной рукой обняв немца, девушка прижалась к нему костлявым плечом. Платье немного спустилось, обнажив белоснежную кожу:
– Это дети, мой милый… – таинственно сказала Дате, приникнув щекой к щеке немца, целуя пышные лепестки, – дети, которых ты повесил в подвале на Булленхузер Дамм. Они погибли от твоей руки, но теперь они стали розами. Они не умерли, они всегда останутся живы. Они всегда будут цвести, мой милый… – голос девушки стал холодным, отстраненным. Она коснулась губами цветка:
– Кто ты? Жаклин Моргенштерн, двенадцать лет, Париж… Маня Альтман, пять лет, Радом, Польша… – тишину прорезал пронзительный визг:
– Вон! Вон из Гамбурга, проклятая шлюха! Заткнись, развратница, тебе место на панели, а не в приличном театре… – загрохотали стулья. Пустая бутылка, пролетев над головами публики, едва не ударила Хану в висок.
Герр Краузе, прикрыв девушку своим телом, повалился с ней на пол:
– Как и предсказывал Леннон, сюда явились бывшие нацисты… – Аарон, с удивлением увидел, что давешний незнакомец, несмотря на суматоху, быстро пишет в блокноте:
– Журналист он, что ли… – времени на раздумья не оставалось:
– Шлюха, вон из города… – скандировали сзади, на половицы посыпался град бутылок и камней. Кто-то из молодежи закричал:
– Ребята, не жмитесь по углам, иначе нам потом будет стыдно…
Высокий, светловолосый юноша засучил рукава свитера. Подобрав бутылку, подмигнув Аарону, он двинулся к крепким парням, оцепившим выход из зала.
Аккуратно завернув кусочек льда в льняную салфетку, Фридрих вложил его в узкую ладонь фрейлейн Дате. В сером свете осеннего утра ее лицо казалось похудевшим, болезненным. Кутаясь в кашемировый плед, забившись в угол дивана в гостиной, она курила, морщась от боли в разбитой губе:
– Ее не трогали, – вздохнул Фридрих, – она оцарапалась, проехавшись со мной по полу… – адвокат Краузе предполагал, кто затеял драку в кабаре:
– Однако Садовник не пришел на представление, – подумал Фридрих, – он осторожный человек… – Краузе тоже не хотел оставаться в самой гуще вспыхнувшей потасовки. Краем глаза заметив, что молодежь собирается вокруг герра Майера и неизвестного, высокого юноши, со светлыми волосами, он вытолкал фрейлейн Дате через сцену за кулисы. Вахтер, охранявший служебный вход, завидев их, опустил телефонную трубку:
– Полиция едет… – крикнул вслед Фридриху пожилой человек – погодите… – Краузе даже не обернулся. С его планами по участию в следующих парламентских выборах, с адвокатской практикой, почти готовой к открытию, Фридрих не хотел рисковать репортажами в газетах:
– Известный боннский юрист в компании портовых дебоширов, еще чего не хватало… – нежно удерживая трясущуюся девушку, он быстро поймал такси. В квартире, усадив ее на диван, он пробормотал:
– Сейчас, сейчас. Я найду йод, потерпите… – чертыхаясь, он хлопал дверцами шкафов. Фридрих понимал, что все случившееся было инициативой лично Садовника:
– Проклятый старый дурак, – кисло подумал адвокат Краузе, – он живет директивами министерства пропаганды партайгеноссе Геббельса. Сейчас не довоенное время, мы не сжигаем книги, не выгоняем актеров со сцены… – он был уверен, что никто не спрашивал у Феникса разрешения на акцию:
– Иначе бы они получили от ворот поворот, – Краузе отыскал набитую таблетками аптечку, – Феникс настаивает, что нам нельзя привлекать к себе внимания… – пузырек с йодом прятался под россыпями лекарств от головной боли и других, неизвестных Фридриху средств. Он услышал слабый голос фрейлейн Дате:
– Аптечка в ванной, налейте мне коньяку. Бутылки стоят на кухне… – на кухне Фридрих обнаружил целый бар. Выпив залпом половину стакана, она бросила в рот горсть пилюль:
– Я сама все сделаю… – хрупкий палец коснулся кровоподтека на распухшей губе, – позвоните в полицию, герр Краузе, выясните, что с моим кузеном…
Соученик Фридриха по университету трудился следователем в криминальном отделе гамбургского полицейского комиссариата. На часах была глубокая ночь, но Фридрих рассудил, что может застать товарища на работе. Голос Вольфганга был сонным:
– Ты меня с постели поднял, то есть с дивана… – следователь зевнул, – в Сан-Паули драка, но там одновременно случается по десятку драк… – через четверть часа соученик перезвонил на номер квартиры:
– Герр Майер дает показания, – сообщил Вольфганг, – вместе с неким герром Шпинне, тоже студентом. Их никто не арестовывал, они не зачинщики… – зачинщики, по словам соученика, оказались портовой швалью:
